what a mess
Перед ним стоял мальчик, лет десяти на вид, весь белый, тонкий и сияющий.
На бледном, точно неживом лице жутко мерцали черные, страшно глубокие
глаза. Одежда странного покроя, вся , белая, открывала тонкую, длинную шею,
и открыты были выше колен стройные, тонкие ноги. И весь он был спокойный и
словно неживой, я только черные на бледном лице глаза жили и настойчиво
вопрошали.
Миг один длилось видение, - и скрылось. Пусторослев открыл глаза,
быстро встал, двинулся к мальчику, протянул руки, - но мальчика уже не
было.
- Милый! кто же ты? где же ты? - воскликнул Пусторослев. Стало тихо.
Ожиданием была растворена тишина. И вдруг, - тихий, сладкий и звонкий
раздался смех. Пронесся в зыбкой тишине, - и замер. И Пусторослев вдруг
почувствовал, что он остался один. Один! Никогда еще с такою
значительностью не представало пред ним это столь страшное, столь великое,
столь не понятое людьми слово. Одиночество, сладостное и несравненное,
великий праздник для великой и надменной души, великое томление для
вопрошающего человека!(с)
На бледном, точно неживом лице жутко мерцали черные, страшно глубокие
глаза. Одежда странного покроя, вся , белая, открывала тонкую, длинную шею,
и открыты были выше колен стройные, тонкие ноги. И весь он был спокойный и
словно неживой, я только черные на бледном лице глаза жили и настойчиво
вопрошали.
Миг один длилось видение, - и скрылось. Пусторослев открыл глаза,
быстро встал, двинулся к мальчику, протянул руки, - но мальчика уже не
было.
- Милый! кто же ты? где же ты? - воскликнул Пусторослев. Стало тихо.
Ожиданием была растворена тишина. И вдруг, - тихий, сладкий и звонкий
раздался смех. Пронесся в зыбкой тишине, - и замер. И Пусторослев вдруг
почувствовал, что он остался один. Один! Никогда еще с такою
значительностью не представало пред ним это столь страшное, столь великое,
столь не понятое людьми слово. Одиночество, сладостное и несравненное,
великий праздник для великой и надменной души, великое томление для
вопрошающего человека!(с)